«Марцан — это наш небесный Казахстан» Как Марцан-прайд превратился из безумного экспромта в важное мероприятие, на которое собирается мэр Берлина
15 июня в Берлине в пятый раз пройдет Марцан-прайд, который организует русскоязычное квир-сообщество Quarteera. В 2019 году Марцан-прайд начинался смелым экспериментом как русскоязычный прайд в «гомофобном» русскоязычном районе с панельками, но за пять лет превратился в важную городскую историю, которая вышла далеко за пределы русскоязычного комьюнити.
Дмитрий Вачедин поговорил об истории Марцан-прайда с сооснователем Quarteera Ваней Кильбером, который в проекте с самого начала.
Расскажи, с чего все начиналось. Я думаю, что идея провести прайд в Марцане была гениальной, но, чтобы осознать ее гениальность, потребовалось время. Лет пять назад она могла показаться бредовой.
Не просто бредовой. Кто-то говорил, что это экзотизация Марцана. Кто-то — что не надо дразнить гусей. Но сейчас кажется, что все хорошо сработало. Представляешь, за два-три года нашей активности в Марцане появилась своя квир-уполномоченная. То есть реальный человек на полную зарплату от города, которая следит за видимостью и безопасностью квир-комьюнити на районе. Кроме того, у нас появилось свое бюро в Марцане, комьюнити-центр, который работает 365 дней в году, не считая выходных. Это важно, потому что главная претензия к нам была: вы придете, все разворошите и уйдете, а людям там потом жить. Но это не так. Да, мы пришли и разворошили район, но уходить не собираемся. А родилось все и правда из одной безумной идеи пойти туда, где страшно, куда никто не ходит.
Давай перенесемся мысленно на пять лет назад, в 2019 год. Тогда казалось, что есть прогрессивная квир-френдли тусовка в центре Берлина и мрачные окраины, олицетворением которых и был Марцан. Там выбирали (и до сих пор выбирают) «Альтернативу для Германии», там собираются митинги в защиту девочки Лизы. Вы как-то так смотрели на этот район?
Именно через эту оптику и смотрели. Слава богу, у нас работала Галя и другие члены правления, которые жили в Марцане. Они всегда нам говорили: «Ребята, все не так плохо, приезжайте». Конечно, Марцан оказался не таким чертом, каким его малюют, но имидж у него был — мама не горюй. Синди из Марцана, «девочка Лиза», русские, которые любят Путина. Но мы решили, что это и наша ответственность. Раз мы говорим по-русски, раз мы приехали из Казахстана, Молдовы, из какого-нибудь Нижнего Волочка, значит, назвались груздем, надо лезть в этот кузов. Хоть было и страшновато. При этом людей, которые говорят по-русски, в Германии становилось все больше, и они начали казаться проблемой: казалось, что «русаки», переселенцы действительно приведут к власти «Альтернативу для Германии». В общем, надо было действовать.
А как это выглядело практически? Сколько вас было, как вы готовились, был ли у вас какой-то грантик?
Были какие-то очень смешные деньги, которые мы где-то раскопали, — по-моему, тысяча евро. Мы уже умели готовиться к большому прайду, то есть знали, где нужно взять машину, где можно найти квир-френдли водителя, как устроить на ней музыку и как сделать так, чтобы эта машина прошла проверку TÜV. То есть у нас была машина, забираться на нее надо было с помощью табуреточки, потому что лестница сломана, рядом стоит какой-нибудь депутат бундестага от партии зеленых или левых, мы едем и приветствуем всех по громкоговорителю. А на обочине стоит толстый чувак из «Альтернативы для Германии» и снимает нас на видео. При этом мощности усилителя не хватает, народ подвозит свои велосипеды с тележками, на которых тоже установлены колонки. Мы все вместе двигаемся, танцуем и кричим лозунги на разных языках.
А были опасения, что вас там, извини, просто побьют?
Да, конечно. Первый год было страшно. Но, наверное, из-за того, что о нас никто не знал, мы прошли спокойно. На второй год прямо по нашему маршруту какая-то правая партия расклеила гомофобные плакаты. Мы их по пути срывали, но сами наши противники не показывались. На третий год начались нападения. Я в тот год модерировал концерт, чуть отстал от колонны, бежал, чтобы всех догнать — в кружевном черном платье, на каблуках, словно какая-то девица из двадцатых годов прошлого века. А там народ переезжал и разгружал грузовик. Оказалось, это мои земляки, российские немцы, было их, наверное, человек восемь, некоторые прямо реально в «адидасе». Они таскают мебель, я бегу мимо — ну, насколько я мог бежать на каблуках. Они начали отпускать комментарии, я что-то ответил, слово за слово, один из них полез драться и плеваться. Позади шла девушка, которая наблюдала за этим и позвала полицию.
И вот, дело длилось два года, и месяца три назад мне пришло сообщение, что дело закрыто: ему выписали штраф в казну города на благотворительные цели, и он что-то там заплатил. То есть на третий-четвертый год было много нападений на обочине прайда, гнались еще за одним человеком, пришедшим в платье, кричали на девушек-лесбиянок, кидали в них какими-то палками. В общем, пошла реакция.
Слушай, но при этом у меня всегда было ощущение, что вы не воспринимаете этот проект как миссионерский, а жителей района — как аборигенов, которым надо принести просвещение. А вы как бы сами начали проникаться этим районом, изучать его и заметили, что картина там вовсе не черно-белая. То есть не только вы повлияли на Марцан, но и Марцан — на вас.
Конечно, абсолютно так. Мы проговаривали в команде, что не хотим идти туда просветителями и не хотим смотреть сверху вниз. Мы хотим знакомиться, наш слоган был «Выходи — поговорим». Я вообще довольно быстро проникся Марцаном, потому что сам родился в похожем месте. Мой родной маленький город в Северном Казахстане — представь себе многоэтажки, цветные мозаики утопического будущего на стенах, и эти мозаики — единственное, что в этом городе было цветным, все остальное было сереньким. И я как будто вернулся туда с прайдом, а там внешне не очень много изменилось, но уже демократия. Я даже назвал Марцан «небесным Казахстаном».
Мы реально в итоге там перезнакомились с людьми: кто-то начал работать в местной феминистической организации, кто-то нашел друга романтического, мы познакомились с местными политиками, и они оказались тоже ничего себе. Помнишь этот бассейн с фонтаном посередине площади? Там дети купаются, а Миша Бадасян танцует свой армянский танец со своей прекрасной бородой, раздает детям лепешки, и они за ним ходят влюбленные. Вот с местными детьми всегда было хорошо, они как маленькие физические частицы бегали между большими телами, передавали информацию и создавали связи. Помню, после прайда я сидел и пил пиво с Николаем из Казахстана и его женой, они сначала бычили, когда я сказал, что мы геи, но потом разговорились и пошли за третьим пивом. То есть с самого начала у меня была идея, что то, что мы туда идем, — мы не делаем одолжение этим людям. И мы ничего не требуем, мы приносим праздник. Говорим: вот, ребята, с нами классно, приходите, у нас концерт, холодный борщ, драники, которые вы так любите, а параллельно рассказываем, сколько квир-детей выгоняют из их семей и что с этим делать.
Одна коллега, которая нашла в Марцане работу, говорила мне: Ваня, когда я начала здесь работать, то стала больше ценить ваш прайд. Потому что ты не представляешь, каждую неделю целый год на этой площади с фонтаном кто-то выходит и громко рассказывает какую-то АдГшную фигню про теории заговора. И вы тут приносите хоть какое-то разнообразие.
Мне еще одна мысль пришла в голову. Честно говоря, Марцан-прайд ведь вам самим помог сформулировать какую-то идентичность. У вас появилась точка отсчета, вы перестали болтаться и обрели свой участок для работы и полевых исследований. Или это не очень корректно?
Нет, ты прямо смотришь в суть, потому что Марцан-прайд стал, наверное, главным проектом Quarteera. По крайней мере, визитной карточкой. До этого мы очень много сил направляли, условно, «туда», на демонстрации перед российским посольством. А этот проект помог нам обернуться на то место, в котором мы находимся: кто мы, где мы живем. Ведь работать там, где ты находишься, — очень здоровая концепция, на самом деле. А игнорировать это место — не очень здоровая.
А как вы из самодеятельного экспромта превратились в важную городскую институцию? Насколько я понимаю, в этом году к вам приедет мэр, он консерватор, ни один факт его биографии не говорит о том, что он квир-френдли чувак. То есть очевидно, что он хочет подправить с вашей помощью свой имидж. В какой момент вы перестали бегать за людьми в поиске денег и поддержки и, наоборот, важные люди стали бегать за вами с криком «держите деньги, можно к вам присоединиться»?
Ну, мэр приходит не с деньгами. Мэр приходит с охраной и желанием попиариться и устроить pinkwashing. То есть на самом деле достаточно резона его не позвать. В участии в большом берлинском прайде ему отказали. Что решили в этом году в Марцане, я пока не знаю. А денег каждый раз приходится добиваться тяжелыми грантовыми подачами — сами они с неба не падают. Но Марцан-прайд с самого первого раза пошел не по плану и продемонстрировал неожиданный масштаб. В первый же год пришло человек 700. В последние годы ходит на пару тысяч человек больше. Мы попали в струю, и это почувствовали политики. Сначала к нам присоединились левые, на следующий год — зеленые, потом социал-демократы, теперь — ХДС. У политиков ведь тоже гонка: если один пошел, значит, и другому нужно. Но нам важнее наш комьюнити-центр, в который ходят жители Марцана, то, что тут работает театральный кружок и что у сотен квиров, которые живут в этом районе, есть свой уполномоченный.
Про Марцан-прайд многие говорят, что это теперь самый большой русскоязычный прайд в мире. Чувствуешь ли ты какую-то ответственность по этому поводу — может быть, вы представляете те регионы, в которых на прайд не выйдешь?
Хочется думать, что мы кого-то представляем, но на самом деле я бы не переоценивал этот момент. Если я иду по большому прайду с лозунгом «Я из Марцана», то в самом Марцане от этого ни жарко, ни холодно. Сила прайда — в физическом присутствии на месте, в том, чтобы просто на один день стать соседями с этими людьми. Вы стоите рядом в одной очереди за холодной окрошкой — если не деретесь, то разговариваете.
Что касается самого большого русскоязычного прайда в мире — наверное, это красивая идея, но оказалось, что Марцан гораздо больше, чем русскоязычный район. Во-первых, у нас половина участников — немецкоязычные. Во-вторых, в самом Марцане оказалась большая вьетнамская и турецкая диаспоры — получается, у нас такой мигрантский прайд. Твоя идея мне нравится, но при этом мне важно, чтоб нас не называли российским прайдом или русскоязычным прайдом.
А ты можешь вспомнить какой-то светлый момент, когда ты понял, что все не зря?
Я стараюсь задуматься, и перед глазами у меня Миша Бадасян. Было какое-то очень жаркое лето, сам марш закончился, на сцене идут выступления, а народ в отдалении сидит под белыми акациями, спасается в тени. И на сцене Миша Бадасян в белом свадебном платье, а на руки он повесил гигантские армянские лепешки и водит ими направо-налево, танцуя какой-то свадебный танец. И вдруг он сходит со сцены и идет в народ, прямо к акациям и к играющим в фонтане детям, отрывает кусочки хлеба и раздает — все это похоже на кадр из фильма Параджанова. И в какой-то момент я просто заревел, потому что увидел, что этот хлеб брали у него из руки дети разных цветов кожи и немецкие бабушки, которые ели мороженое в открытом кафе, и Николай из Казахстана, который сидел со своим пивом. И я подумал, что Миша Бадасян — это подарок этому миру. И значит, наш прайд — тоже подарок. И можно делиться, брать из рук в руки, смотреть друг другу в глаза, говорить спасибо. Даже если перед тобой танцует прекрасная бородатая невеста. Остался такой светлый поэтический момент.
Но будет и еще один прекрасный опыт. В этом году на прайде впервые будет палатка родительского движения «Плюс голос». Оно объединяет родителей и близких ЛГБТК+ людей. То есть там будут мамы и папы геев, лесбиянок и пансексуальных детей. Мама моя будет. То есть мы в этой палатке поставим два стула и напишем плакат: «Поговори с мамой». По-альмодоваровски. Поговори с ней. И если на прайд придет какой-то человек, у которого проблемы с родителями, он сможет с ней поговорить. Мне кажется, это будет сильно.
Последний вопрос. Если бы ты думал позвать кого-то из русскоязычных берлинцев, кто ни разу не ходил на подобные мероприятия, то что бы ты ему сказал?
Если вы выросли среди панелек, приходите посмотреть, как может по-другому выглядеть ваш район. Каким может быть город панелек — с человеческим лицом. У нас один из слоганов — «Ты не одна такая на районе». Если вы хотите залечить какие-то ранки — приходите. Если хотите пройтись по главной улице района, размахивая водяными пистолетами, — приходите. Хотите поесть холодного борща — тоже приходите.
Знаешь, после этого опыта сама идея прайда в Казахстане, в моем городе, стала казаться мне чуть более реальной. Потому что я уже пережил прайд среди похожих многоэтажек, в окружении людей из Казахстана, которые говорят на моем языке. То есть ты немножко уже формируешь эту реальность.
