Я стал веселее. И злее Интервью с берлинским поэтом Александром Дельфиновым

Дмитрий Вачедин — в канун Пасхи и легализации каннабиса — поговорил с поэтом, писателем и журналистом Александром Дельфиновым, который не так давно вернулся жить в Берлин. Поговорили о легалайзе, подростковой наркомании, берлинских стендаперах, кризисе русскоязычного пространства, о том, что делать дальше и как жить здесь и сейчас.

Давай начнем с легалайза. Ты же много лет занимался борьбой с наркофобией. И вот завтра мечты сбываются — поворот в немецкой наркополитике. Ты рад? Или на фоне всех остальных кошмарных событий это все уже кажется неважным? 

Когда я переехал в Берлин в 2001 году — я тут уже почти 25 лет, — то как раз и работал в организации, которая называлась Федеральная информационная сеть по наркополитике при «Партии зеленых». Такой организации больше не существует. И мы были, что называется, лоббисты легалайза. Я сотрудничал с газетой, которая называлась Hanf Journal — у нее даже была украинская версия «Конопляна правда». Поэтому я должен был бы радоваться сейчас. Но, во-первых, я много лет не употребляю продукты каннабиса. Как пользователя меня это больше не касается. Во-вторых, кажется, что легалайз пришел в какой-то нелепой форме и сильно запоздал. Он вообще не соответствует духу времени.

А каков сейчас дух времени?

Например, распространение смешанного потребления психоактивных веществ в подростковой среде. Это очень большая проблема для Германии сейчас. 

Смешанное в смысле, что подростки все подряд жрут? 

Все подряд жрут, да. Алкоголь, мет, мефедрон. Среди выходцев из Украины и России сейчас очень распространен мефедрон, которого раньше в Германии просто не было. 10 лет назад никто не знал такого слова. Плюс синтетические вещества, которые употребляются на рейвах в каком-то диком формате — все подряд. И социальные работники не идут в эти группы. Я заглянул в этот мир через свою дочь, сам приходил к этим подросткам, общался с ними, ко мне обращались знакомые родители с похожими проблемами. И легалайз даже не приближается к их решению. Подростки попадают в дурдома, обожравшись всего на свете, и психиатры мне говорят, что не знают, что с этим делать.

Слушай, а это не возрастное? Когда ты говоришь: «Вот чертовы дети, в наше время такого не было».

Я не говорю «чертовы дети». Но да, я говорю, что в наше время такого не было. Когда мне было 16 лет, я жил в Советском Союзе, где не было мефедрона и амфетаминов. Траву привозили из Узбекистана — она, кстати, была более щадящей. Не было мичуринских сортов с содержанием THC 2 миллиарда единиц. Был коктейль джеф, кто его сейчас помнит, винт, марцефаль, всякая хрень. Были другие вещества, другие проблемы. Но вещества не были так доступны. Сейчас ты пишешь в телеграме, и через 20 минут приедет машина, которая привезет все, что ты хочешь. На всех точках, где тусуются подростки, стоят дилеры. И я не вижу, какой ответ на это все дает общество. Эти неприкаянные подростки, которые тусуются на «Алексе», юзают драгсы, танцуют под кей-поп, а по вечерам расходятся по своим точкам, страдая от одиночества, проблем с родителями и непонимания, как жить. И я не вижу, чтобы в этой группе были психологи или социальные работники. Я вижу, что идет работа со стареющими потребителями героина. А в молодежной среде ее нет, не знаю почему. И очень большой процент там — молодежь и подростки из Украины. 

То есть легалайзу не радуемся?

Ну, в целом, конечно, это хорошо. Другое дело, что не очень понятно, что получится в итоге. Легализация психоактивных веществ всегда приводит не к тем результатам, которых ожидают как критики, так и сторонники. Всегда получается нечто иное. Потому что люди — это непредсказуемая саморазвивающаяся система. И они делают все как-то по-своему. 

А почему ты сам отказался от каннабиса? Мне казалось, люди из всего потребления часто оставляют как раз растительные штуки.

Потому что мне каннабис перестал давать позитивные эмоции. Перестал быть нужен просто, ни к чему он мне. Кроме того, я стал испытывать сильные негативные побочные эффекты. Эти эффекты перевесили достоинства. И параллельно я проходил какие-то психотерапии, лечение, связанное с моими психическими особенностями, и пришел к тому, что мне нравится мое сознание в неизмененной форме. То есть я абсорбировал весь опыт измененных состояний и пришел к тому, что мне нравится смотреть на реальность какая она есть — и себя ощущать в ней как я есть. Я сам по себе — психоделический субъект. Поэтому практическое употребление веществ меня мало привлекает. Могу пивко только. Но при этом, мне кажется, я не стал скучным. Я, наоборот, стал даже веселее. И злее. 

Хорошо. Смотри, правильно я понимаю, что ты уже больше года снова плотно живешь в Берлине? До этого, помнится, ты приезжал сюда наездами. Что-то новое ты про Берлин за это время почувствовал?

Да, я тут с лета 22-го. Город сильно изменился, если брать привычную мне русскоязычную среду. Я же выступаю и организую поэтические выступления — коллективные и свои личные. Раньше, в 19-м году, мне достаточно было написать в фейсбуке, что у меня будет через две недели концерт, — больше ничего не надо было делать. 300 человек записывались, из них 150 приходили на концерт. Сегодня записываются 30 человек, приходят 5. Ну, может, чуть больше, но приходят не оттуда. Принцип соцсетей стал работать по-другому. Аудитория изменилась. Возникли совершенно новые точки притяжения. Возникло очень мощное и разнообразное движение стендапа, которого до пандемии вообще фактически не было.

Я был на паре таких ивентов, мне они показались довольно мрачными. То есть люди говорят совершенно ужасные вещи, но все при этом смеются. Я даже начал писать такой набросок: выходит человек и начинает говорить, типа, мне оторвало руку, показывает, вот у меня нет руки. Все такие: ха-ха-ха-ха-ха. Потом он говорит, мне оторвало ногу, показывает. Ха-ха-ха-ха-ха. В конце он должен разорваться на куски. Есть очень хорошие артисты в этом жанре. Например, Александр Долгополов. Это психоделический стендапер.

Стендаперка.

Я с ним познакомился, когда это еще был стендапер. И вот многие его шутки и темы — я как будто их опознаю как свои. То есть язык этого человека построен на тонко узнаваемом психоделическом типе сознания. Переход от одной ассоциации к другой. Захват каких-то тем. И при этом рассказ ведется о довольно трагических вещах. Но через психоделический юмор возникает эффект преодоления этой хуйни. Это совершенно новая вещь. Меня недавно пригласили на один из таких ивентов как специального гостя. Но я по печальному стечению обстоятельств заболел и просто не мог говорить. Пришлось отказаться. И мне рассказали там ребята, что, поскольку я был специальный гость и не мог прийти, они на сцене включали крики дельфинов. 

Я слушаю тебя и думаю, что ты стал батей.

Батей? Батькой Махно. Конечно, ну я как бы папа. 

В последний раз мы говорили года полтора назад. Тогда все были в шоке, раздрае и панике. На этом фоне ты был очень четкий, знающий и злой. Все раскладывал по полочкам. Я, помню, спрашивал тебя, как так: ты, психически нестабильный человек, выглядишь разумнее и спокойнее других, психически стабильных? И ты мне отвечал, что для твоего типа личности вся грядущая жизнь была подготовкой к этому пиздецу. Потому что мир стал похож на кошмары, которые ты уже пережил. А сейчас что происходит? Ты на какое-то время объявил, что вообще перестал писать стихи. Сейчас опять начал. Недавно выступил на митинге у российского посольства. Опиши свою нынешнюю ситуацию.

Сейчас общий фрейм, в котором мы находимся, иной, чем полтора года назад. Тогда носилось ощущение в воздухе, что российскую агрессию мы отбросили и сами идем в атаку. И падение или, по крайней мере, отступление путинского режима не за горами. Оказалось, что мы не сильно продвинулись вперед. Мы — я имею в виду всех, кто поддерживает Украину и выступает против этой новой оси из России, Ирана, Северной Кореи, за которыми в тумане виднеется большой Китай. С другой стороны — раздробленная Америка, которая в шизофреническом состоянии качается между двумя пожилыми белыми мужчинами. В Европе тоже какая-то непонятка. Европа пообещала миллион снарядов. Нет миллиона снарядов. Оказывается, мы не можем. У нас их нет. Все какое-то нелепое. Все какое-то неорганизованное. И Украине тоже очень сложно. Сложнее, чем тогда. И психологически тоже. Внутри общества — и в Украине, и в Германии, и в России — у людей наступила усталость оттого, что это не проходит. И я вижу, что многие окукливаются, уходят в быт. Кто-то говорит, что надо продолжать жить. Папа римский читает проповедь и говорит, что надо радоваться несмотря на кризисы. Какое нахуй радоваться? 

А ведь это и моя философия! Это философия, которой тебя учат на уроках психообразования. Актуализируй радость. Актуализируй состояние enjoy. Как ты можешь актуализировать это состояние? Как? Так получилось, что у меня конкретная привязка к некоторым украинским регионам — к Купянску, Харькову. И я думаю о том, что там люди сейчас под обстрелом. А тут надо радоваться. Веселиться. Не приуныть. А приуныть-то мы все склонны — мы, психованные граждане.

Поэтому сейчас люди находятся во фрейме затяжного пиздеца. Я за последние годы продал сотни своих книжек, переводя деньги волонтерской группе в Киев. И выработал свою аудиторию. Мне надо выйти дальше. Но я не могу выйти. Хотя бы потому, что старые рецепты не работают, тот же фейсбук. Короче говоря, в этой ситуации я пережил самую тяжелую зиму в своей жизни. Я болел почти три месяца с перерывами. Снова начал пить таблетки. Вернулся. И чувствую, что вышел из этой зимы другим человеком. Я стал понимать, что как перформанс-артист я здорово вырос. Но при этом у меня упала аудитория. То есть на мои перформансы, которые гораздо лучше, чем раньше, приходят меньше людей. А ведь мои требования выросли, мне хочется работать со звуком, со светом — моему концерту нужно совсем другое техническое обеспечение, которое я теперь не могу себе позволить. Это раздражает.

С другой стороны, я ощущаю очень глубокий кризис русскоязычного пространства. Я вот недавно был на одной встрече, где обсуждалась антивоенная повестка. И на меня это произвело очень нездоровое впечатление. Люди очень недоброжелательно разговаривают друг с другом. И с большим недоверием. Мы все время о себе говорим. Все продвигают свою повестку. Но я в силу своего круга общения смотрю на все украинскими глазами. Хотя я не украинец. Я не могу понять, как можно обсуждать какие-то спектакли. Мы обсуждаем деколонизацию России и свободу народов, сидя где-то в Берлине или в Лондоне. При этом эти самые народы в армии воюют в Украине. Какая нахуй деколонизация? Это какой-то фейк. Прекраснодушные разговоры в уютной Европе. Но мы делаем вид, что включены в какой-то современный движ.

Да мне близки эти идеи! Еще когда слова «деколонизация» не было, я говорил, что Москва — это паук, которому надо оборвать лапы. Но невозможно говорить об этом всерьез, пока мы не решим проблему войны. А мы ее не решаем. Может, мы и не можем ее решить — так давайте об этом поговорим. В конце этой встречи меня попросили почитать стихи. Мне хотелось людям просто крикнуть в лицо. Я прочитал стихотворение: «Гори, Москва!» И ко мне стали подходить люди: «Слушайте, неужели вы действительно хотите, чтобы Москва горела?» Блядь, да, я хочу! Меня это прямо перекрывает. А мы говорим только о своих проблемах, проблемах творческих людей. Мол, дайте нам бюджет на спектакль.

Ты только что сам сказал, что тебе нужен бюджет на звук и на свет для нового шоу.

Да. Такой вот парадокс. Не знаю, что с этим делать.

Полтора года назад у тебя были рецепты. Сейчас их нет?

Я думаю, что очень важно сохранить себя. Особенно в ситуации, когда со всех сторон усилилось давление и все стало еще больше фрагментированно. Все плохо, но у меня нет ощущения, что опускаются руки. Это как в компьютерной игре: ты долго не мог пройти третий уровень, но наконец прошел и в четвертом оказался в совершенно незнакомом месте. И там надо зайти в какую-то пещеру, нужно куда-то прыгнуть, но ты все время падаешь.

Ты хоть сохранил себя на третьем уровне или, если упадешь в пропасть, все потеряешь?

Любой из нас в любой момент может ебнуться и все потерять. Я же остаюсь человеком с нестабильной психикой. Для меня комар пролетит — это как для другого человека бомба взорвалась. Еще мне кажется, что выход из той войны, которую начала Российская Федерация, будет возможен только через очень трагический ивент. Могу привести такую аналогию. Вторая мировая война закончилась, когда американцы сбросили атомные бомбы и стало ясно, что идти дальше пока не надо. Так война перешла в холодную фазу. И я думаю, что нас ожидает некий ивент, сравнимый по значению с Хиросимой и Нагасаки, и только тогда это остановится. Это будет развиваться, пока мы все не упремся в какую-то стену. А пока это не произошло, меня перекрывает, я восстанавливаюсь и дальше работаю. У меня вышли две книжки на немецком языке — прозаическая и книга стихов. Мать-природа завещала нам хуярить.

А кто сейчас круг твоего общения? Русскоязычный круг десятилетней давности? Или недавно приехавшие украинцы? Или новые релоканты? Или международная кройцбергская тусовка?

Я сейчас вообще ни в одном из этих кругов. Я сейчас впервые чувствую себя просто сам по себе, один я. Ну, иногда с кем-то встречаюсь. Но, пожалуй, да, наверное, наиболее комфортно и спокойно я чувствую себя, общаясь с украинцами. Мне стало очень сложно общаться с москвичами, с россиянами — с людьми, которые обсуждают привычные какие-то российские вещи. Я прямо чувствую, что какие-то старые связи перестают работать. С кем-то мы никак не можем встретиться — и даже непонятно, зачем встречаться. Чтобы обсудить, как мы когда-то ходили на концерты группы «АукцЫон»? Немецкого плотного округа общения у меня сейчас тоже нет. Я довольно много времени провожу один. 

Дело не в том, что я разочаровался в людях. Каждый делает что может. Да, я не могу спокойно относиться к тому, что в Украине погибают на фронте люди из моего круга друзей — на этом фоне у меня есть ощущение, что мы делаем слишком мало. Но у каждого свой путь. Меня можно критиковать, меня можно посылать на хуй, но я отвечаю за свои слова и за свои действия в той форме, в которой могу. У меня такая форма — двуногая, трехногая. И я пытаюсь найти режим функционирования, пролезть между Сциллой и Харибдой, не начать горевать и страдать. Мы все равно будем радоваться тому, что мы живы, и злиться на тех, кто грозится эту жизнь отнять. Так мы устроены.

Наверное, в этом смысле папа римский прав. Хотя мне не нравится его идея с белым флагом. Но мне нравится идея Пасхи. Мы разговариваем в Пасху. Мне нравится идея, что «смертью смерть поправ». Я не религиозный человек. Я верю или не верю сразу во всех богов. Но мне кажется, что мы попрем смертью смерть. Нельзя отступать. Я на этом бизнес-форуме отвечаю за поэзию. Ты никогда не знаешь, как она действует. Непонятно, где твое слово отзовется. Ты что-то сказал — и кто-то далеко это получил, подходит к тебе на станции метро и спрашивает: «Вы Дельфинов?» Возникает ризома. Возникает горизонтальная структура. Возникают какие-то связи. Возникает какое-то поле. Я чувствую напряжение этого поля. Но это жизнь. И это меня наполняет. Как когда ты хорошую музыку слушаешь. Тебя прет. Меня от этого прет. Это надо ловить.

Если вам нравится Schön, оставьте свой e-mail. Мы не обещаем писать часто, но точно будет интересно!