Я открыл в Берлине музыкальный ашрам Что это и зачем он нужен городу
Переехав в Берлин, музыкант Дима Устинов начал искать единомышленников — и обнаружил Music Ashram, берлинский коллектив музыкантов и художников, устраивающий невероятные многочасовые перформансы в гигантском индустриальном пространстве MaHalla. По просьбе Schön Дима поговорил с основателем этих безумных берлинских проектов — 60-летним фотографом, кинорежиссером и художником Ральфом Шмербергом.
Мое знакомство с феноменом Music Ashram началось с историй, которые я слышал от новых знакомых, — о какой-то огромной берлинской коммуне из сотни музыкантов, которые познакомились в Индии и теперь бегают голыми по лесу, сутками джемят на всем подряд и делают инструменты из фабричных обломков.
В какой-то момент мне довелось поучаствовать в необычном музыкальном сейшене, который организовывал режиссер Винсент Мун. Музыканты, игравшие на гонгах, перкуссии, духовых, гитаре, контрабасе, сопровождали фильмы, которыми диджеил Винсент. Звучит как очередной хаотичный перформанс, но я был потрясен тем, насколько идеально каждый музыкант вписывался в общий поток и насколько разносторонним и гибким был каждый из них. Оказалось, что все они принадлежат к ядру Music Ashram, и вскоре они позвали меня поиграть с ними.
Через неделю я влетел на четырехчасовой (по их меркам очень короткий) перформанс в MaHalla, а через месяц репетировал с ними масштабный перформанс для «Ночи мертвых». Меня поразило, насколько органично и эффективно собирался огромный анархический проект из большого числа деталей и «департаментов» — учитывая, что довольно большая команда участвует в этом исключительно на энтузиазме. Поразила также очень сильная, «ритуальная» энергетика — все участники реально вкладываются в то, что они делают. Не каждому музыканту удается закрутить такую энергетическую воронку на своем выступлении. Для описания того, что делает Music Ashram, более всего уместен придуманный Брайаном Ино термин scenius, обозначающий коллективного творческого гения (scenius = мн. ф. от genius).
С грустью наблюдая за музыкальной индустрией позднего капитализма, мне было по-человечески интересно изучить проект, который строится на совершенно других принципах. У Music Ashram есть некоторые приметы обычного музыкального коллектива — например, несколько записанных альбомов, которые можно послушать на Spotify, список выступлений на разных фестивалях, — но к этому он явно не сводится и устроен гораздо сложнее. За все это отвечает его основатель Ральф Шмерберг, человек с удивительной биографией: фотограф, режиссер и продюсер, который в 17 лет сбежал из дома в ашрам Ошо, с конца 1980-х работал в Германии как успешный рекламный фотограф и клипмейкер (пара сотен работ для больших брендов, клипы Pussy Riot и Chaka Khan), а затем как режиссер-документалист. В числе прочего в 2006 году он организовал в Берлине на Бебельплац громадный форум Table of Free Voices, где 112 знаменитостей и мыслителей со всего мира пытались ответить на главные вопросы современности, и снял про это фильм «Problema». В общем, у меня накопилось к Шмербергу много вопросов.
Что вообще такое Music Ashram?
Это бесконечно трансформирующийся проект, в нем может быть и 5 человек, и 50. Он строится вокруг идеи, импульса, а не чего-то постоянного. Если идея сильная, вокруг нее начинают собираться люди. Поэтому бывает, что мы делаем много, а бывает, что ничего не делаем.
Это не похоже на жизнь обычного музыкального проекта. Он то кажется умирающим, то снова полон сил. Для участников это сложно: неясно, каким будет результат, что мы получим. От идеи до воплощения могут пройти месяцы.
То есть четкого лидерства нет?
Лидер, видимо, я. Но я отвечаю только за то, чтобы найти идею, породить импульс. А дальше — большая совместная работа.
Мы называем это «музыкальным ашрамом», потому что это пространство для множества самых разных музыкальных практик. И мы можем дробиться на группы, клетки. Сегодня это певческий круг, а завтра — большое фестивальное шоу, или театральный проект, или какая-то коллаборация. И поскольку мы никак себя четко не определяем, мы не связаны по рукам и ногам той музыкой, которую делали раньше.
В музыкальном бизнесе такого не бывает. Там надо строго держаться собственных правил, озвучить их миру и быть тем, кем назвался. Ничего принципиально иного тебе сделать не дадут. Нужно каждый день носить желтый, желтый, желтый, а если вдруг надел зеленый, то все такие — ты кто, мы тебя не узнаем, где наш желтый художник?!
Мы начинали с джемов и фестивалей, и за те 6 лет, что ашрам существует, кажется, научились слышать друг друга. Все это выглядит так, как будто мы точно знаем, что делаем. Но на самом деле мы ни черта не знаем. Каждый раз начинаем с нуля. В этом и смысл.
Сколько человек связано с Ashram? Я так понимаю, нет никакой четкой системы членства?
Ну да, это зависит от того, как считать. Есть люди, более тесно связанные с нашими проектами. Есть те, кто иногда присоединяется. Вот ты уже 2–3 раза играл с нами, это хороший опыт, и в широком смысле ты уже часть ашрама. Думаю, в этот круг входит не меньше сотни людей. Но мы никого не удерживаем. Люди приходят, чтобы воплотить очередную идею, а потом растворяются в собственных жизнях. Мы не предоставляем им убежище.
Мне как раз очень интересно, как могут функционировать подобные открытые структуры. Все-таки есть какой-то костяк, ядро, ключевые участники?
Ну вот представь себе деревню. Она просто занимается своими делами в течение года. У всех есть работа, своя жизнь. И потом в этой деревне наступает особый день, праздник, когда музыка выходит на первый план. И тогда вы зовете музыкантов из деревни, которые всю жизнь играли вместе, просто между делом. Но это не музыкальная группа, не ансамбль. Они просто собираются вместе, чтобы делать музыку. Вот так устроен Music Ashram.
Мы находим импульс, дату, причину и зовем всех. В целом больше ничего не нужно. Понятно, что есть какие-то отдельные роли: я отвечаю за все вместе, мой напарник — за архив, потому что мы все записываем, все наши альбомы основаны только на живых выступлениях.
А как связаны Music Ashram и пространство MaHalla?
Можно сказать, что Music Ashram — это домашний оркестр MaHalla. Ashram — это текучий проект, а MaHalla — это здание, в котором мы как бы устроили резиденцию. Но оно больше, чем потребности ашрама. И мы не привязаны к MaHalla, мы можем играть где угодно. Мы играли на фестивале Fusion, на фестивале Garbicz, на фестивале New Healing, мы делали певческие круги по всему Берлину — в парках, в лесах, церквях, буддийских храмах и так далее.
Я слышал совершенно безумные истории о ваших выступлениях на фестивале Garbicz — я правильно понимаю, что в 2018 году это была, по сути, премьера «музыкального ашрама» для широкой аудитории?
Вообще, Music Ashram был основан в Индии, когда мы поехали туда записывать музыку для моего фильма «Индорелла». Мы сделали там временную студию, взяли с собой нескольких берлинских музыкантов и пригласили кучу местных — наверное, пара сотен индийских музыкантов с нами работала. Я дико сблизился там с двумя своими берлинскими приятелями, с которыми мы бесконечно джемовали. Ну и атмосфера у нас там была фантастическая — это под Мумбаи, вокруг красивейшие пейзажи, и индусы, которые приходили к нам в студию, все время говорили — у вас тут прямо какой-то музыкальный ашрам. Надо сказать, не только мы, но и они кайфовали — потому что в Индии невероятные музыканты, но студии, в которых они работают, это просто помойки. Индустрия там очень слабая, к музыкантам относятся ужасно. Вот этот индийский дух и, собственно, название мы потом привезли в Берлин.
Мы приехали и просто на кураже сделали в Берлине какую-то музыкальную ночь с мантрами, куча народа присоединилась, стало понятно, что в этом что-то есть. И в этот момент Кристоф с фестиваля Garbicz предложил сделать ашрам у них. И мы такие — да мы же пока никто, ничего такого не планируем. Но он нас как-то убедил. Вообще-то Garbicz — это полностью диджейский фестиваль, живьем там редко выступают, и мы — не группа, не ансамбль, вообще не очень понятно кто — оказались там как live act. Поначалу они нас задвинули куда-то на обочину, но мы, вопреки всему, сказали, что, если они нас хотят, это должна быть большая штука. Короче, мы договорились, что в нашем распоряжении будет весь лес.
И мы создали там целый лагерь, своего рода естественную оперную площадку для суперконцерта. К нам присоединились 70 человек, неделю мы над всем этим работали, это был дико интенсивный опыт. Думаю, все, кто в этом участвовал, запомнят это на всю жизнь. Гостям фестиваля просто башку снесло, никто такого не видел, да и мы сами не видели. Видео, танцы, все в костюмах, все очень театрализованное и такая трудноопределяемая мультижанровая музыка.
Мы играли всю ночь, 12 часов нон-стоп, а всего — двадцать часов. 150 барабанов, большие металлические штуковины в деревьях — все вокруг было одним большим инструментом. Включая публику.
Мы еще три или четыре раза потом делали это на Garbicz. Не знаю, какая у нас суммарно была аудитория: мне казалось, всякий раз нас слушает двести, ну, триста человек, а потом оказалось, что нас видели тысячи и тысячи. Ну, за целую ночь много народа может пройти. И теперь, куда бы я ни поехал — на Бали, на Ибицу, куда угодно, — оказывается, что люди слышали об этих выступлениях. Это реально оказалось очень заметной штукой.
Думаю, еще и потому, что все, что мы делали, рождалось прямо на глазах аудитории. Видно, что это очень живое, импульсивное, непредсказуемое искусство. Все ведь сейчас привыкли к просчитанной, записанной заранее музыке, к выступлениям, которые просто повторяют записи. А у нас нет никаких записей! Это чистая импровизация. Гроза звука. В 1970-е это было в порядке вещей — ты мог увидеть такое на концертах Grateful Dead или Sun Ra. Классные рок-группы существуют и сегодня, но вот эта магия музицирования большим сумасшедшим оркестром — она немного потерялась. И детей, которые никогда не слышали про Фрэнка Заппу, тоже вставляет такой подход — когда на сцену приходит не просто артист, а все его сообщество и приносит с собой сумасшедшую энергию. Причем ты знаешь, что за пределами сцены оно не заканчивается.
Мы возвращаем эти забытые ощущения в мир. Мы хотим чувствовать, быть внутри, испытывать удовольствие, получать радость, преодолевать пределы, трогать инструменты, лизать их.
У вас еще очень сильная визуальная сторона. Сценический дизайн, костюмы, странные инструменты… Как это работает? Кто за это отвечает? Вы сами все придумываете или приглашаете людей со стороны?
Music Ashram — это не только музыканты. У нас есть люди из мира моды, художники, которые знают, как сделать супермакияж. Плюс мы всегда старались задействовать наших партнеров, детей и так далее. Я сам внес много театрального в ашрам: я понимаю, как сделать хорошие костюмы, построить декорации, рассказать историю. Мы очень ценим оперу — не как культурное понятие, а как некоторое общее ощущение. Нам важно это оперное чувство в наших перформансах: все участвуют, все — часть хора, и все, что нас окружает, — это целый продуманный мир.
Ты описываешь, на самом деле, очень масштабные постановки, которые требуют невероятных усилий. Я наблюдал вблизи одну такую вашу штуку, «Пикник смерти», — и видно, что это дофига работы, сложная организация, очень много хаоса. Но ты об этом говоришь совершенно беззаботно. Как это у вас получается?
Потому что это не работа, это совершенно отдельная вещь. У нас у всех скучные жизни, люди, вообще-то, большую часть времени скучают. Поэтому, когда Ashram что-то делает, мы всегда следим за тем, чтобы это было чем-то из ряда вон.
Это как свадьбу сыграть. Дело не в том, сколько вы вбухали в нее денег. А в том, сколько в нее вложено любви. Ну или как сделать вечеринку — не как сейчас принято, не коммерческую вечеринку, а как в старые добрые времена. Когда каждый что-то делает, готовит, приносит, мастерит декорации. И тогда это не работа — это удовольствие.
Вообще-то у всех дофига свободного времени. Если вы работаете на обычной работе, это ну сколько, 40 часов в неделю, да? А сейчас люди хотят работать даже меньше. У нас так много времени, чтобы быть собой! Чтобы играть, делать что-то для себя.
Поэтому, когда мы создаем убедительный импульс, мы притягиваем людей, готовых тратить свое время бесплатно. В нашем распоряжении тысячи и тысячи часов творческих людей. Мы собираемся, тусуемся, делаем костюмы и так далее. Просто всем это нужно. И это не работа.
Понятно, что у всех есть потребности, которые надо закрывать. Всем надо есть, платить за квартиру. Но когда они закрыты, остается много ресурсов, которыми можно поделиться. И это огромная сила. Можно пойти в НКО, позаботиться о людях, которым нужна помощь. А можно, как Music Ashram, создать какое-то масштабное безумие.
И да, нам всем сейчас нужно немного масштабного безумства. Я не фанат шоу-бизнеса, который просто хочет отщипнуть немного моих денег, засунуть меня в Mercedes Benz Arena и там поорать на меня из колонок. Я не хочу быть потребителем развлечений.
Music Ashram — это альтернативная модель. Она всегда существовала, не то что мы ее открыли. Но мы хотим, чтобы она продолжала жить, и сами живем этим. Прежде всего мы делаем это сами для себя. Это наш импульс, наши счастливые моменты. А уж потом, тьфу-тьфу, если повезет, можно поделиться этим с аудиторией, сделать их доступными для всех.
То есть вы в каком-то смысле хотите вернуть племенные традиции в современное общество. Так устроены, например, ансамбли гамелан.
Именно. Они что, за деньги это делают? Но поддержать этот ритуал, образно говоря, положить банан им в корзину, всегда найдутся люди.
Обратная сторона этой модели — нестабильность. Мы не можем поехать в тур, чтобы делать «Пикник смерти» 50 раз в разных странах. Это не соответствует нашему представлению о том, кто мы такие, зачем мы занимаемся музыкой. Наверное, мы могли бы стать очень крутыми и успешными, но тогда нам все пришлось бы делать совсем по-другому.
Внутри ашрама иногда возникает это желание — у некоторых участников, не у всех — сделать его больше и больше. Может даже, стать такой всемирно известной труппой. Но большинство чувствует, что мы тут не за этим. Поэтому нам везет оставаться в определенной точке и не искать большего.
А как все же это устроено с точки зрения финансов? Я знаю, что вы делаете вполне коммерческие предприятия типа Glow Dining Experience, с дорогими билетами, и одновременно — бесплатные, за донаты. Как это все уживается вместе?
Не надо путать Music Ashram и MaHalla, это разные сущности. Music Ashram — это свободное собрание людей, у которых есть жизнь где-то еще. MaHalla — это огромное здание, которое должно стать общественным пространством для искусства, музыки, духовности, науки и социальных изменений. И это бизнес, он без заработка невозможен. Это здание с контрактом на 30 лет, нам нужно платить за аренду, нужен персонал, деньги на ремонт. Я провожу здесь 100 часов в неделю, другие участники тоже вкалывают прилично. И это работа. Она тоже приносит много радости, я могу говорить о ней очень альтруистично, но это здание, нужно платить аренду.
А у Music Ashram практически нет никаких расходов. Ну типа оплатить хостинг интернет-сайта, 12 евро в год. У нас нет сотрудников, ничего нет. Поэтому мы сегодня тут, а завтра нас нет.
И в случае с Glow — по сути, иммерсионным рестораном с классной едой, шоу, лазерами — мы считаем бюджет (он большой), ставим высокие цены на билеты и, конечно, платим участникам Music Ashram за то, что они приходят и играют на этом шоу.
Хорошо, а какая идея стоит за MaHalla? Что это за пространство, о чем оно?
Мы не стартап, у нас нет готового манифеста или там «миссии». Все проекты, в которых я участвовал, начинались с какого-то странного момента. Я просто случайно зашел в это здание и влюбился в него. Я ничего такого не искал, не планировал. Но внезапно этот проект стал главным в моей жизни.
MaHalla — это не просто фабричное здание, это целый мир. Куча пространств, углов, 70 комнат… Когда я его впервые увидел, оно выглядело как пустое игровое поле, ждущее пробуждения. MaHalla больше, чем я, его невозможно удержать в одиночку. Вы все знаете, что такое личное пространство. А это, с очевидностью, общественное пространство. Маленькое пространство вы можете заполнить сами, но для такого пространства нужен коллектив, община. И я внезапно понял, что после моей предыдущей жизни режиссера я готов к этому переходу. Готов объединиться с другими людьми и все это создавать.
Я художник, и понятно, что в первую очередь я думал про других художников, но на самом деле это место не для своих, оно требует притока публики. И городу, на самом деле, очень нужно такое место — чтобы исследовать что-то новое или, окей, что-то уже существующее.
Посмотрите на Берлин: какая богатейшая культура здесь цвела еще недавно. И вся эта культура, в сущности, появилась здесь, потому что так было устроено городское пространство. Половина Берлина просто пустовала, в зданиях никто не жил — в 80-е, 90-е, вплоть до 2000-х все было очень дешево, места хватало каждому. Сейчас это, в общем, утеряно. Берлин коммерциализировался, типичный «берлинский лайфстайл» выдохся, его можно найти скорее где-нибудь за городом, в Бранденбурге. Куча мест закрылись, потому что взлетела арендная плата. Поэтому иметь возможность не просто открыть новое место, но и удержать его — это большая привилегия. Я думаю, что MaHalla — это во многом про то, что мы отвоевываем свою берлинскую землю обратно.
Я как раз хотел расспросить вас о том, как меняется Берлин. Вы здесь очень активны с 1980-х годов, а я новичок. Правильно ли я понимаю, что MaHalla — это попытка возрождения того духа Берлина, который был тут лет 20 назад?
И да, и нет. Для меня MaHalla все же связана с будущим. Конечно, в MaHalla можно почувствовать романтику тех времен. Берлин меняется, но это не значит, что меняюсь я или мои соратники. Да, в городе сейчас больше коммерции, и люди сюда переезжают соответствующие, но пока есть свои люди, мы будем продолжать.
Абсолютно все, кто сейчас к нам приезжает — из Нью-Йорка или Дубая, — говорят: «У нас нет ничего подобного». На самом деле, в мире сейчас и правда такого нет. В Нью-Йорке, скажем, субкультурные вещи сошли на нет. Все, что происходит за пределами суперкоммерциализированного мейнстрима, исчезает.
Или переезжает куда-то в сельскую местность, подальше от городов. Я смотрю, как разные люди пытаются создать сообщества в Коста-Рике или Португалии. Но кто туда поедет? Не знаю, я скептически к этому отношусь. Община на идеальном острове, ждущая конца света? Ну, там в результате окажутся только биткоин-миллиардеры.
То есть да, очень много попыток перенести эту энергию из городов куда-то в ретритные центры, но я в это не очень верю. Не вижу, чтобы там была жизнь. Потому что вам нужны люди. Много людей. И, соответственно, много места и идей — тупо кроватей, комнат, придуманных программ. Сидеть в Коста-Рике и ждать, что за год в ваше пространство придет 20 тысяч человек, — это утопия. Поэтому я, к сожалению, наблюдаю одно и то же: миллиарды вбухиваются в невероятные ретрит-проекты с суперархитектурой, лучшим, что только бывает для глаз, ушей, чувств, — и все это только для элиты. Но публичное пространство надо делать там, где есть люди. Это пространство для людей. И я рад, что MaHalla — такое суперурбанистическое место.
И как люди могут в нем участвовать?
Самый простой способ — приходить на наши программы. Выставки, выступления. Мы пока еще не готовы к тому, чтобы быть открытыми 365 дней в году. Нам не хватает людей, чтобы стать общественным учреждением. Нам надо еще немного вырасти. Но мы быстро растем. И, конечно, нам нужна любая поддержка. Если вы можете дать нам денег — прекрасно, нам всегда недостаточно финансирования для наших идей. Или энергию — тоже здорово, волонтерская программа нам очень помогает. Мы хотим делать некоммерческие вещи, доступные для зрителей, поэтому помощь нам нужна.
Но при этом MaHalla задумана как сообщество и, когда участвуешь, помогаешь, становишься его частью?
Комьюнити — это сейчас такое модное слово! Все что ни попадя называется комьюнити. Все вокруг теперь коллектив, и все — комьюнити. Так что я бы не хотел делать на это упор.
Что вообще значит этот термин? Это не когда все открыто и легкодоступно. Сообщество — это компания людей, разделяющих общие ценности. Но насколько мы являемся сообществом для посторонних? Я не знаю! Нам надо сохранять и общинный принцип, и быть устойчивыми, не развалиться. MaHalla — это такой странный гибрид визионерской арт-идеи и бизнес-проекта, потому что мы ведь при всем при том нормальная фирма и, чтобы выжить, должны соответствовать всем нормам немецкой бюрократии… Иногда горизонтальность и коллективизм значат для нас больше, иногда меньше.
То есть как это устроено: есть постоянная команда, помощь волонтеров (которые могут прийти, а могут и не прийти), плюс есть друзья, которые в нас инвестировали, — все они являются частью сообщества, но очень по-разному с нами взаимодействуют.
Есть художники и музыканты, вклад которых невероятно важен, но сами они могут и не принадлежать сообществу.
По большому счету хотелось бы, чтобы каждый, кто входит в MaHalla, чувствовал, что этот дом открыт и он его часть — как в церкви. Но составляют ли все «прихожане» сообщество, коллектив MaHalla — я не уверен.
Наверное, со временем станет яснее. Мы делаем MaHalla уже три года. Четыре локдауна, две войны, теперь инфляция. Мы начали в трудное время. Но и самое правильное: чем безнадежнее и страшнее становится общество, тем нужнее места света и силы.
Но было очень сложно. Просто очень.
Это был мой следующий вопрос. Когда вы начали Ashram и MaHalla, время было другим. Изменилось ли ваше ощущение от этих проектов?
Я абсолютно с ними счастлив. Взлеты и падения — это нормально, я люблю крайности. Есть такие люди — чем больше давления извне, тем больше энергии. Я меньше страдаю в трудные времена. Наоборот, у меня больше сил появляется. Это может звучать странно, но у меня действительно очень активная, сильная энергия, и мне важно ее на что-то направлять.
В целом мне хочется делать то, чего не хватает. Скажем, я всегда любил ночную жизнь, вечеринки, но мне они прискучили. Я тусуюсь с 20 лет, сейчас мне 60, и мало что поменялось. Ну окей, а нельзя ли придумать в этой области что-то не такое унылое? Ashram вырос, по сути, из этой идеи — давайте тусоваться вместе, но придумаем что-то реально сумасшедшее.
MaHalla более конкретная вещь, она привязана к реальному зданию. Я тут lord of the bricks, властелин кирпичей. Ну то есть у меня сейчас реально жизнь построена вокруг того, что я забочусь о груде кирпичей. Звучит смешно, но мне ужасно нравится тот уровень независимости, который дает это дело. Я наполняю свой день работой, которая нужна другим людям, не только мне одному. То есть я делаю это все, конечно, для себя, вообще-то я эгоист, но странным образом мой эгоизм очень полезен людям — для меня одного он великоват.
Может, эти два проекта можно было сделать лучше или проще, ну и что? По крайней мере, они настоящие — потому что базируются на том, что нужно нам самим, а не на том, чего хотят от нас какие-то другие люди.
Я самоучка, ничему толком не учился, не могу сказать, что хоть в чем-то одном по-настоящему хорош. Поэтому мне всегда приходится импровизировать. Я вообще довольно обычный человек, нормальнее нормального. Прямо вот серединка серединки. И в этом, на самом деле, моя сила. Скажем, когда я занимаюсь фотографией, то единственное, что меня волнует, — испытываю ли я какие-то чувства, делая снимок. Но поскольку таких, как я, тысячи, таких же обычных, нормальных людей, то я знаю, что они точно так же улыбнутся, или взгрустнут, или задумаются, увидев этот кадр. Ну то есть мне не надо думать, как мир воспримет то, что я делаю. Я знаю, что точно есть люди, которых притянет то, что я делаю — потому что они так же бродят по миру в поисках смысла, как и я.
Но при этом тебе удается управлять довольно большим и хаотичным проектом. Мне многие описывали тебя как сильного, даже немного авторитарного лидера. Как ты находишь баланс между хаосом и порядком?
В хаосе нужен лидер, а как же. Если вы потерялись в джунглях, нужен человек, который скажет: «Мы идем туда» (если он точно знает куда или хотя бы чувствует).
Да, но в таких коллективистских проектах у каждого есть свое эго. Когда я сам делал какие-то групповые штуки, я с этим часто сталкивался — это сложно.
Так это не проблема групповых проектов, это просто часть нашей жизни. Наше эго хочет выразить себя, быть признанным, оказаться в центре внимания. Бороться с ним бессмысленно, это часть нашего существа.
С лидерством дело такое — я, блин, без понятия, почему я всю свою жизнь оказываюсь в этой позиции. Мне, на самом деле, не то чтобы это нравилось. Есть куча моментов, с которыми совершенно не хочется сталкиваться. Но рано или поздно кто-то должен встать у руля, потому что, если никто не будет вести проект, он не случится.
До MaHalla я был режиссером, это совсем другой тип лидерства. В кино как? У тебя есть сценарий (может, ты даже сам его написал), и ты хочешь воплотить его на экране. Но ты с самого начала должен быть готов к тому, что каждый участник будет пытаться его менять. Такова природа кино. И нужно быть открытым ко всем хорошим идеям и строго отсеивать все остальные.
MaHalla я начал управлять как режиссер, и все очень быстро пошло наперекосяк. В кино я мог любому сказать: «Если тебе это не нравится, ты можешь идти снимать другое кино, а это мой фильм». Но в MaHalla я так сказать не могу. Тут так людей не заставишь.
Притом что, вообще-то, этот проект я начинал в одиночку: я пришел в него один, подписал контракт, а потом уже присоединились другие люди. Но тут лидерство заключается в том, чтобы показать путь, а затем передать его. Мне сейчас 60, а контракт на 30 лет — мне будет 85, когда он закончится. Очевидно, что я не смогу управлять им все эти годы. То есть чем дальше, тем больше нужно будет делить ответственность. И это правильно, потому что, если у фильма одна цель, у MaHalla таких целей — миллион. Здесь может много всего произойти. Конечно, я могу делать здесь свое искусство, но и другие люди тоже, и они не хотят, чтобы я их контролировал. То есть самое главное — создать такое сложное устойчивое пространство.
Но это не отменяет того, что я пока что отвечаю тут за все своим именем и, если что-то пойдет не так, я иду в тюрьму. А остальная команда просто потеряет работу. И постоянно нужно учиться. Я же никогда ничего не строил, например. Я украшал пространства, но не строил их. Законы, контракты, деньги, налоги, таблички Excel — это все дико изматывающе.
Еще меня отдельно поражает уровень визуальной ясности ваших проектов. Они выглядят так, как будто сделаны или, по крайней мере, контролируются одним художником — но мы знаем, что это коллективный проект. Как ты этого достигаешь?
Ну, поначалу идею продумываю я один. Потом привлекаю еще пару людей, и в этой узкой группе мы прописываем сценарий до того, как отдать его в ашрам. Но это что-то вроде сетки идей, границ, внутри которых мы двигаемся. Я никогда не говорю дизайнеру по костюмам, что именно ему делать. Я не control freak. Просто надо убедиться, что группа тебя понимает, и это вопрос грамотной коммуникации. А потом, когда уже запускается процесс группового творчества, я особо ничего не делаю — скорее контролирую общее качество, как продюсер. Но я пришел из мира кинопроизводства, высокобюджетных продакшенов, так что я понимаю, как можно задрать планку повыше. И художники, надо сказать, такое любят, если это в принципе выполнимо. Если уж я сказал «рококо», должно быть рококо.
Хотел спросить про прошлое. Я так понимаю, что в молодости ты был в ашраме Ошо. Это как-то связано с тем, что ты делаешь сейчас?
Ну конечно, все со всем связано. Я реально был подростком, только что ушел из семьи, своей «деревни», вообще покинул свои рамки и оказался у Ошо, в абсолютно безумном, крышесносном месте.
Это когда ашрам Ошо был еще в Индии? Или позже, когда они переехали в Америку?
В Штатах. Что меня, вообще говоря, шокировало, потому что я-то был полностью увлечен Индией и, когда они переехали в Америку, я оказался в замешательстве. Америка меня вообще не интересовала. Восток, Юго-Восточная Азия, все такое красочное — это да. Но эти пять лет жизни в ашраме, конечно, глубоко на меня повлияли. Я ушел оттуда, когда мне было 22, и понял, что никакой нормальной жизни, к которой можно вернуться, у меня нет. После ашрама мое настоящее путешествие только началось.
Ты ушел до того, как ашрам со скандалом закрылся?
Ты имеешь в виду, когда Ошо арестовали? Да, я за год до этого покинул ашрам.
А отношение к музыке как к духовной практике — это тоже оттуда?
Да нет, у Ошо музыка особенной роли не играла. Я увез оттуда буквально пару песен, очень их люблю, мы их до сих пор на певческих кругах поем. Но, вообще-то, каждая песня в ашраме Ошо была, блин, про Ошо. То есть чувствовать энергию музыки я начал там, мне нравились киртаны, но такую ограниченность я и тогда не мог понять. Музыка должна быть открытой. А потом уже были тибетцы и вообще много чего еще. Я много путешествовал по миру, как у кинематографиста у меня было много возможностей, и это, конечно, редкая привилегия — видеть все это живьем, а не в фильме «Baraka». Музыка действительно соединяет людей на очень глубоком уровне. Собственно, я видел в жизни только две вещи, которые так работают: музыка и марихуана. Реально, не было ни одного места в мире, где бы я не нашел людей, с которыми можно выкурить косяк и через это познакомиться. Странно, да? Это как у алкоголиков бутылка, наверное….
Но без Ошо не было бы MaHalla, потому что там я впервые увидел, как люди могут влюбиться в идею, которая больше их собственного эго. Открытость, постоянная готовность к проигрышу — этому я тоже там научился.
