Вокзал желаний В станции берлинского метро 20 лет работал главный турецкий ресторан Германии — центр невиданного угара и удивительной музыки
Текст: Дмитрий Вачедин, Алексей Мунипов
Если ехать в маленьком и узком вагоне метро по линии U2 в сторону Шёнеберга, то в какой-то момент окажешься высоко над землей — поезд выныривает из туннеля и катит практически на уровне крыш, останавливаясь на красивых станциях изящно-индустриального вида, построенных больше века назад (слово «вокзал» подходит им гораздо больше, хотя по-русски «вокзал метро» не скажешь). Это путешествие не только в пространстве, но и во времени, и самая неожиданная точка этого маршрута — станция Bülowstraße. На этой станции когда-то проводились самые крутые вечеринки в городе, здесь царил невероятный, легендарный угар, которого, возможно, не было в Берлине ни до, ни после — очевидцы, рассказывая, закатывают глаза, как кошки при мысли о сметане.
«На этой станции» не означает, что нам надо выйти из метро и куда-то пойти — нет, поезда метро проходят как раз там, где стояла сцена, на которой пела знаменитая певица Юксель Эзкасап по прозвищу «Кельнский соловей» и молодой, сладкоголосый Хатай Энгин — с ярко накрашенными губами и румянцем на щеках. Если бы я, едущий сегодня в поезде, перенесся на 40 лет назад, то оказался бы прямо на сцене. Как так получилось?
Вторая жизнь вокзалов
После того как в 1961 году Берлин разделила стена, некоторые линии метро потеряли свое значение, а часть линии U2, ведущая на восток города, вообще была закрыта. Легко забыть о закрытом метро, если оно находится под землей, но в Шёнеберге заброшенные красивейшие станции мозолили всем глаза — прежде всего местным бизнесменам. В 1973 году станция Nollendorfplatz превратилась в популярный блошиный рынок под названием Nolle — в 16 переделанных старых вагонах метро бойко шла торговля и разливали пиво. На находящейся неподалеку станции Bülowstraße попытались повторить успех, но открытая там в 1975 году ярмарка Berliner Jahrmarkt быстро разорилась, а через пару лет крахом закончилось создание более современного торгового центра U-Tropia. В 1977 году отчаявшаяся транспортная компания BVG отдала станцию турецким бизнесменам из Кройцберга.
Турки подошли к делу с размахом: половину станции отдали под ларьки с музыкальными кассетами и ювелиркой (а еще сервизами, шаурмой и одеждой). А вторую половину превратили в самый шикарный турецкий ресторан Германии — с громадной эстрадой. В Турции в то время был бум ресторанов с шоу-программой, которые по-турецки назывались «газино», вариант слова «казино». Гости слушали эстрадных певцов во время многочасовых застолий, периодически вставая, чтобы потанцевать. Именно такое «казино» турецкие бизнесмены и организовали на станции метро Bülowstraße, назвав его понятным на всех языках выражением «Türkischer Basar».
Черный нал
Восьмидесятые — странное время для Западного Берлина, маленького капиталистического островка (может быть, даже слишком капиталистического) посреди социалистической ГДР. Борясь с оттоком населения, боннские власти накачивали Западный Берлин деньгами — субсидировали не слишком рентабельную промышленность и закрывали глаза на не слишком легальный бизнес. В общем, давали людям жить. Часть этих денежных потоков оказывалась у турецкой диаспоры, которой (во многом из-за своего высокомерия) не интересовались налоговые ведомства. Черный нал лился рекой, а тратили его турецко-немецкие бизнесмены в «Тюркишер Базаре».
Музыка на родном языке была для гастарбайтеров и их детей почти религией, а певцы — кумирами, купавшимися в народной любви. Купюры с дойчмарками было принято засовывать певцам в складки одежды прямо во время выступления, деньги падали на пол, их буквально сметали вениками. Главные звезды даже не обращались к организаторам за гонораром (достигавшим тысячи марок за выступление) — чаевыми за вечер они зарабатывали в 5–6 раз больше. Принято было также бить прямо на сцене тарелки и поджигать заказываемую ящиками ракию. Все восьмидесятые на бывшем вокзале гуляли как в последний раз. Об этом периоде хорошо рассказывается в документальном фильме «Любовь, дойчмарки и смерть».
А что слушали посетители «Тюркишер базара?»
Послушать было что: история полуподпольной турецкой сцены в Германии очень интересна сама по себе и не ограничивается ресторанными выступлениями. Она опиралась прежде всего на широчайшую сеть распространения турецкой музыки, которую наладили иммигранты еще в 1960-е. Главным форпостом был кельнский рекорд-лейбл Türküola, открывшийся в 1964-м — по некоторым оценкам, самый успешный независимый немецкий лейбл, выпускавший громадными тиражами пластинки и кассеты с новой турецкой музыкой. Они издавали главных турецких звезд своего времени, но начали заключать контракты и с переехавшими в Германию гастарбайтерами — по большей части никому не известными прежде музыкантами.
Так звездами Türküola становились фабричные рабочие, уборщики, электрики, сантехники. Их песни отражали реальность, в которую их забросила судьба: это была удивительная смесь певучей анатолийской поэзии, грусти, обиды и бодрячества. «Мы труженики мира перемен, семена, падающие в землю; вы берете наш мед и отбрасываете остальное. Ausländer Raus — вот ваше завещание», — пел ашик Хайдар Коркмаз, переехавший в Нижнюю Саксонию в 1973-м. Нередко эти песни полны язвительного юмора, подкрепленного веселым ощущением, что слова поймут только свои. Хит группы Yusuf&Friends «Almanya» построен на припеве «Германия, Германия, мы тут только ради бабла».
Другой ашик, Метин Тюркоз, чуть раньше пел: «Я приехал ради приключений, деньги ничего для меня не значат». Месседж тут не важен, важно быть не таким, каким тебя изображают — туповатым и исполнительным.
Редкие попытки петь по-немецки были чаще всего выдержаны в издевательском ключе и строились на обыгрывании стереотипов — как, например, в спетой на ломаном немецком песне «Türkisch Mann» («Ich Türkisch Man, nur Türkisch essen kann, nur Türkisch leben kann», то есть «Я турок, только турецкое есть могу, только по-турецки жить могу»).
Или хите Озана Ата Канани «Deutsche Freunde», даже попавшем на немецкое ТВ. Песни про «немецких друзей» вообще занимают важное место в этом каноне — см., например, совместную песню Джема Караджи и Die Kanaken «Mein Deutscher Freund».
Именно эту, крохотную, нерепрезентативную, самую экзотическую часть немецкой турецкой музыки не без интереса обсуждали немецкие СМИ, не подозревая, какой невидимый слон за ней скрывается. Сами же турки к песням на «турецком немецком» относились как к одноразовой шутке, предпочитая покупать более привычную музыку на родном языке. Впрочем, разнообразие этой музыки многие недооценивают — сегодня коллекционеры гоняются за, скажем, мутировавшим турецким диско-фолком 1980-х.
Параллельный мир
В каталоге Türküola в его золотые годы было до 600 (!) артистов, при этом он был не единственным таким лейблом в Германии: во Франкфурте в 1974-м открылся лейбл Uzelli, в Мюнхене — Minareci, в Кельне — Areg. Было бы ошибкой думать, что эти лейблы были делом рук музыкальных энтузиастов — их открывали предприимчивые бизнесмены, никогда прежде не имевшие дела с музыкой: Minareci и Uzelli до этого торговали молельными ковриками и всем необходимым для хаджа. Ничего удивительного в этом не было: поскольку немецкая рекорд-индустрия не заинтересовалась турецкой музыкой, на незанятый рынок пришли турецкие бизнесмены. После 1961 года турки стали самой большой этнической диаспорой в Германии (до них это место занимали итальянцы), у новых гастарбайтеров были деньги, чувство потерянности и неутоленная тоска по родине — в результате турецкие музыканты стали десятками писать щемящие песни о ностальгии, а новые рекорд-лейблы — выпускать пластинку за пластинкой (с музыкантами нередко заключали контракты сразу на 8–10 альбомов).
Характерный пример — «Gurbet» 1972 года. «Тоска по дому ранит сильнее всего. Я выжжен изнутри, моя рана глубока. Скажи, нет ли новостей с родины?»
«Троицу Türküola — Uzelli — Minareci иногда называют создателями турецкого гетто, — пишет исследователь „мигрантской музыки“ Эркан Демирель. — Но это не самое удачное слово, ведь про гетто все так или иначе знают, а турецкие рекорд-лейблы делали все, чтобы их никто не замечал. Это не было гетто — это был параллельный мир».
Одни только Minareci издали порядка 200–300 наименований кассет, каждую кассету — тиражом не менее тысячи; но эти 300 тысяч кассет невозможно было найти в немецких магазинах. Они продавались в турецких кафе, у мясников, в лавках всякой всячины, на праздниках, свадьбах, в общинах, нередко исполнители торговали ими сами с машин. Эта невидимая сеть распространения лишь изредка включала в себя специализированные точки: так, например, Джем Караджа, звезда анатолийского психоделического рока, родившийся в Антакье в армяно-азербайджанской семье и переехавший в ФРГ в 1979-м, незадолго до военного переворота в Турции, открыл в Мюнхене собственную лавку с кассетами. «Это как если бы Элвис переехал в Британию и открыл там музыкальный магазин», — писали историки «гастарбайтер-рока». Живьем эта музыка тоже звучала прежде всего на свадьбах, частных вечеринках и семейных праздниках — как это выглядело, можно увидеть в записи выступления группы Derdiyoklar.
Реальные лидеры хит-парадов
Турецкая рекорд-индустрия в Германии только казалась мелким, малозаметным бизнесом — горки кассет по пыльным лавкам, — на самом деле это была машина с гигантскими оборотами. Сингл певицы Юксель Эзкасап в 1974 году продался большим тиражом, чем главный немецкий шлягер года «Theo, wir fahrʼn nach Lodz», совокупный тираж ее пластинок — 4,5 миллиона копий, но Германия про это не узнала: турецкие лейблы не были членами IFPI, Международной ассоциации производителей фонограмм, их альбомы не входили в официальные чарты и не учитывались в рейтингах продаж. Кассеты Türküola стоили недешево (10 марок), а прибыли лейблов позволяли привозить в Германию главных на тот момент турецких звезд и продюсировать им «немецкие» альбомы. Параллельно они вырастили мощную когорту собственных исполнителей, которых слушали и в Турции, и везде, где были значимые турецкие диаспоры: та же Юксель Эзкасап поначалу в Турции была никому не известна.
Все они сходятся в одном: в Германии у них оказалось гораздо больше возможностей, чем в родной Турции. Правда, долгие годы они оставались невидимы для собственно жителей Германии. Пройдут десятилетия, прежде чем коллекционеры и исследователи бросятся изучать эти кассетные залежи, выпускать компиляции вроде «Songs of Gastarbeiter» (Trikont, 2013), снимать фильмы и создавать архивные проекты. Дети слушателей турецких лейблов стали рэперами, телеведущими, драматургами, поэтами, звездам Türküola снимают современные клипы и переиздают их старые пластинки.
И только станция Bülowstraße, вернувшись в начале девяностых к своим прямым обязанностям, потеряла культурное значение — за последние двадцать лет она разве что на несколько секунд мелькнула в клипе Снуп Дога (да и то, видимо, случайно). Неудивительно, что муниципальные депутаты Шёнеберга пытаются вернуть хотя бы громадную надпись «Türkischer Basar» над входом на станцию — как памятник целому культурному явлению.
Если вам нравится Schön, оставьте свой e-mail. Мы не обещаем писать часто, но точно будет интересно!