Берлинале-2024: первые впечатления Роман Волобуев ведет дневник фестиваля

В последний раз я был на Берлинале в 2009-м. Глобальное потепление еще не началось, Берлин в феврале был покрыт снегом, вокруг все радовались, что победил Обама, а фестиваль поражал обширным выбором очень посредственного кино на актуальные общественно-политические темы. «Золотого медведя» тогда получила перуанская драма «Молоко скорби» (реж. Клаудия Льоса), где героиня носила в вагине картофелину — и та, прорастая, ее медленно убивала, символизируя травму, нанесенную нескольким поколениям перуанцев гражданской войной. 

Метафора с картофелиной 15 лет спустя и в статусе политэмигранта уже не кажется ни особо надуманной, ни глупой — видимо, надо было как следует травмироваться самому, чтоб дошло. По той же, видимо, причине меньше вопросов и к берлинской программной политике, много лет и при разных директорах строящейся на том, что кино — это зеркало, а не холст; стоящие за фильмом человеческие обстоятельства бывают важны сами по себе — иногда совсем в отрыве от пресловутых художественных достоинств.

Мой любимый пирог / Keyke mahboobe man

Наверное, лучший пример того, как это работает, — конкурсный «Мой любимый пирог» важных авторов очередной «иранской волны» Мириам Моквадам и Беташе Санехе (оба дома под следствием за предыдущий фильм, на пресс-конференции их заменяли два пустых стула). Сперва это как бы комедия про тегеранских старушку и старичка, идущих на свидание; проблема в том, что свидания наедине не положены по закону и соседи в любой момент могут вызвать полицию нравов.

Снято так незатейливо, что сперва кажется, что попал на студенческий фильм — ужасно милый и искренний, но наверняка в соседнем зале идет что-то поинтересней. Но потом героиня начинает дозваниваться эмигрировавшим детям, слышишь интонации, которые сам сто раз слышал по телефону, — и дальше уже все равно, как стоит камера, выдохнуть получается только на титрах.  

Такие мелочи / Small Things Like These

Похожая ситуация с фильмом открытия, ирландскими «Такими мелочами» (реж. Тим Милантс), где Киллиан Мерфи играет провинциального угольщика, в канун Рождества заходящего по делу в котельную местной церкви и случайно узнающего, что там монахини мучают девочек. Дальше выяснится, что в городе про это в курсе более-менее все, кроме него.

Драмы рабочих окраин, снятые за большие деньги, по умолчанию спорный жанр (все время думаешь: если продать рваный свитер, в котором тут ходит герой Мерфи, хватит на три иранских фильма). Плюс про ирландские католические концлагеря для забеременевших девочек из набожных семей снято уже столько (см. «Сестер Магдалины» Маллана, «Филомену» Фрирза, прошлогодний сериал «Женщина в стене» с Рут Уилсон), что, кажется, уже хватит.

Но «Мелочи», как и исходный роман хорошей ирландской писательницы Киган, в конечном счете не про звериный оскал католицизма и даже не про подвиг обывателя, идущего против морального большинства, как может показаться в пересказе, а про тихую внутреннюю подготовку к этому подвигу. Герой два часа месит слякоть и смотрит в глаза своему отражению, пытаясь отговорить себя сделать небольшой человеческий поступок, потому что соседи не поймут, и проблемы на работе начнутся: у этих монашек связи «повсюду», как предупреждает его знакомая. Ноги мокрые, за шиворотом снег, денег мало, а тут еще чертов моральный выбор. Бонусом — короткий, но убийственный выход Эмили Уотсон в роли главного зла, у которой в кадре не то что ни один лицевой мускул не двигается, но, кажется, даже сердце не бьется.

Нужды путешественника / Yeohaengjaui pilyo

Про «Нужды путешественника» Хон Сан-су в принципе достаточно знать, что великий кореец в порядке — что немножко чудо, учитывая, как часто он последние годы снимает. Изабель Юппер, по неизвестной причине застрявшая в Сеуле без денег, учит богатых корейцев французскому по выдуманной ею самой (абсолютно мошеннической) системе и прямо во время уроков спивается местным рисовым вином. Чтоб подчеркнуть хрупкость человеческой коммуникации — ну или потому что так смешней, — 90% времени все пытаются говорить на английском, который толком не знают ни ученики, ни Юппер. Хон, как обычно, работает на стыке святой простоты и тотального абсурда, и полтора часа с ним по-прежнему заменяют курс терапии.

Империя / LʼEmpire

Про «Империю» Брюно Дюмона новости, к сожалению, плохие. Кажется, через 10 с лишним лет после того, как автор «Человечности» и «Фландрии» устал что-то делать всерьез и открыл для себя постиронию, та его наконец сожрала.

«Империя» начинается с того, что над нормандской глубинкой зависает плохо нарисованный готический собор с двигателями, а местные гопники с гопницами (часть которых живет тут еще с предыдущих фильмов Дюмона) начинают вставать в странные позы, говорить «о, принцесса», «да, мой темный господин» и сносить друг другу головы самодельными световыми мечами. За этим идут два незабываемых часа в компании автора, которого явно бесит необходимость что-то снимать, и толпы артистов, все силы которых брошены на то, чтоб не заржать от идиотского текста и не споткнуться о камеру (и то и другое пару раз все-таки происходит).

Почти наверняка во всем этом есть какая-то важная мысль, но она так тщательно похоронена под гыгыканьем и ужимками, что пробовать выкопать ее обратно кажется неуважением к авторскому замыслу.

Насчет совсем больших и неожиданных впечатлений — их пока два.

Кухня / La Cocina

Первое — невероятная черно-белая «Кухня» Алонсо Руиспалашиоса, хорошего, но не то чтоб великого мексиканца, который тут неожиданно прыгает выше головы — и не только своей. Начинается все как производственный боевик про плохой день на кухне нью-йоркского ресторана, где рабочему процессу мешает служебное расследование по поводу недостачи на кассе. Дальше все, включая оператора, довольно быстро сходят с ума. Кухня превращается в филиал ада, герои, говорящие одновременно на всех языках, вырастают до мифических пропорций, в финале к поварам с официантками физически спускается рассерженный бог, чтоб спросить, какие у тех, собственно, претензии к кухонному мирозданию.

Сюжет без особых изменений взят из радикальной английской пьесы конца 50-х (где вместо Манхэттена был Лондон, а в роли иммигрантов из третьего мира выступали французы и немцы), но его все радостно саботируют при первой возможности — есть, скажем, упоительный кусок минут на пять, где персонажи, нарезая салаты, по очереди вспоминают на камеру все матерные слова, которые знают. Руни Мара забегает в фильм незаметно и какое-то время дико смешно пытается притвориться массовкой, а вырвавшись на первый план, сносит к чертям и без того хлипкую систему приличий (например, главная эротическая сцена тут построена вокруг того, что она не позавтракала и ей в подсобке дают бутерброд).

«Кухню» наверняка будут много сравнивать с «Бёрдманом» Иньярриту, которого Руиспалашиос по-хорошему делает, как первоклашку, на его же территории — в плане формальных фокусов и умения в нужный момент дать камерой под дых так уж точно. В общем, не просто большой, а какой-то огромный фильм.

Любовь лежит, истекая кровью / Love Lies Bleeding

Второе открытие, больше похожее на лобовую встречу с небольшим, но стремительным грузовиком, — «Любовь лежит, истекая кровью» англичанки Роуз Гласс. После ее дебютной «Спасительницы» (2019) было ясно, что она неспроста, но кто же знал, что настолько. История любви стеснительной администраторки спортзала (Кристин Стюарт) и культуристки с амбициями (Кэти ОʼБрайан), у которой от анаболиков иногда выключается голова, снята примерно в десяти жанрах сразу (от романтической комедии со стрельбой до сошедшего с ума супергеройского фильма) и почти два часа бежит напролом, непонятно как ухитряясь не споткнуться, не разбиться в куски и не взорваться к чертям от распирающей ее изнутри энергии.

Километровый список фильмов 80-х и 90-х, которые режиссерка сто раз посмотрела в детстве и откуда теперь в произвольном порядке рвет запавшие в сердце куски, угадывается легко. Оглашать его особого смысла нет, потому что Гласс слишком крутая сама по себе, чтоб всерьез считать, сколько кадров она украла у Тони Скотта, а сколько — у Кэтрин Бигелоу. Поскольку первый ее фильм был про веру, а этот — про любовь, следующий хотелось бы точно такой же — но про надежду.