«Ваш Магомедов куда-то пропал» Как в берлинских тюрьмах живут русскоязычные заключенные
Чуть больше половины заключенных в берлинских тюрьмах — не граждане Германии. Точной статистики по русскоязычным заключенным нет, ясно только, что среди них есть уроженцы всех стран бывшего СССР. Общий язык объединяет, отношения часто выстраиваются именно на этой основе. А берлинские организации, помогающие заключенным, еще и предлагают заключенным услуги на русском языке. Журналистка Ксения Максимова, много лет сотрудничающая с организацией Berliner AIDS-Hilfe, рассказывает про свой опыт работы в берлинских тюрьмах.
В первый раз в берлинской мужской тюрьме Тегель я оказалась много лет назад, когда приехала из Москвы на стажировку и писала материал о немецкой системе исполнения наказаний. Больше всего запомнилась деталь: тяжелые неприступные двери после пункта досмотра, а внизу — ход для котика.
Тогда же я побывала в подростковой тюрьме на севере Германии. Первое, что увидела, когда вошла, — малолетки с судимостью валялись на диване перед телевизором и смолили. «Ого, и курить можно!» — удивились я тогда. «Вообще-то нет, — засмущался надзиратель. — Ну что ты будешь делать, это ж дети!»
А потом сложилось так, что я стала бывать в тюрьме постоянно. Переехав в Берлин, я начала волонтерить в местной ВИЧ-сервисной организации, и через какое-то время они мне предложили поработать в местах лишения свободы. В тюрьмах немало русскоговорящих заключенных, с которыми консультанту Berliner AIDS-Hilfe общий язык не найти: они, как правило, не говорят ни по-немецки, ни по-английски и, что еще важнее, думают совершенно по-другому. Мне было страшно любопытно посмотреть, как устроена жизнь за решеткой, и я согласилась.
Чаще всего я бываю в Тегеле — эта мужская тюрьма слывет самой строгой, а также в следственном изоляторе недалеко от Главного вокзала в Моабите, в тюремной больнице Плётцензее и иногда в женской тюрьме в Лихтенберге.
Что делает Berliner AIDS-Hilfe в тюрьмах?
Berliner AIDS-Hilfe — это организация, которая оказывает всестороннюю поддержку людям с ВИЧ и гепатитом С. Любой человек с таким диагнозом может прийти в офис недалеко от Ноллендорфплац и попросить помощи в каком угодно вопросе: найти врача, узнать больше о вирусе, оформить документы на соцпособие, похлопотать о визе или жилье. Но если ВИЧ-положительный человек оказался за решеткой, он может получить индивидуальную консультацию прямо в тюрьме. Работой в берлинских тюрьмах занимается опытная соцработница Даниэла Штаак, а я сопровождаю ее, когда встреча планируется с русскоязычным заключенным.
О том, что есть такое предложение, зэки узнают из информационных брошюр, которые мы оставляем в тюрьмах, от тюремного персонала, врачей и других осужденных. К слову, в Берлине раскрывать свой ВИЧ-статус при аресте необязательно. В отличие, например, от Баварии, где каждого заключенного в первый же день тестируют в обязательном порядке. В Берлине при «приеме» заключенного в тюрьму проводится медосмотр и разговор с врачом, во время которого можно (но это не обязательно) рассказать о ВИЧ. Это важно, чтобы заключенный сразу после начала срока получал все нужные ему препараты, в том числе и жизненно необходимую антиретровирусную терапию.
Кстати, расходы на медобеспечение заключенного несет тюрьма. Один мой клиент, рослый крупный мужик из России, на нашей встрече рассуждал о немецком устройстве так: «Я украл четыре пачки сигарет. Меня закрыли. На воле у меня нет ни документов, ни медицинской страховки. Зато у меня ВИЧ, гепатиты В и С, наркозависимость и еще желудок больной. Я сразу попал в тюремную больницу. Пока я тут сижу, Меркель потратила на мое лечение 190 тысяч евро. Лучше бы хаусы, бл*дь, киндерам построила».
Кто в тюрьме говорит по-русски?
Среди всех берлинских заключенных только 48% — граждане Германии, остальные — иностранцы и лица без документов. Наши русскоязычные клиенты — это выходцы из всех стран бывшего СССР, больше всего — из Литвы и Латвии. Они, как граждане Евросоюза, могут свободно приезжать в Германию, и среди них много так называемых гастролеров.
Еще немало чеченцев, оставшихся в Германии на правах беженцев. Дело в том, что десять лет назад россияне лидировали в ФРГ по количеству поданных ходатайств о предоставлении убежища, и в большинстве своем просители были уроженцами Чечни и Ингушетии. Среди них встречаются наркозависимые, а потребители опиоидов часто оказываются за решеткой.
Еще есть грузины, белорусы, украинцы. За решеткой язык их, конечно, объединяет. В большинстве своем те, кто оказывается в тюрьме, практически не говорят по-немецки, поэтому любой русскоязычный автоматически становится «своим». По крайней мере соседом, с которым можно обсудить тюремные порядки и вместе решить бытовые проблемы.
«Ваш Магомедов куда-то пропал»
Представители разных организаций и адвокаты пользуются в Тегеле отдельным входом. Посетители заходят через другие ворота. Для нас правила строже: в отличие от родственников и друзей, нам нельзя проносить для заключенных вещи и деньги, нельзя покупать им табак и другие мелочи в автомате. Перед «нашим» входом — камеры хранения, где нужно оставить сумки и телефоны. Дальше, на воротах с камерами наблюдения, звонок. Если других посетителей или въезжающих автомобилей нет, нам открывают быстро, но иногда приходится и подолгу ждать.
На входе нужно сдать паспорт и предъявить пропуск. Мой пропуск — это сложенная вдвое бумажка от берлинского сената, позволяющая мне заходить в любую из столичных тюрем и встречаться с заключенными. Однажды во время консультации я вертела эту картонку в руках, чем привлекла внимание клиента, сидельца со стажем из Латвии. Он попросил посмотреть пропуск и долго смеялся: подделать такой документ — три минуты.
Строгость досмотра зависит от настроения дежурных. Иногда они выходят с металлоискателем и проверяют, что в карманах. Иногда высовываются из окошка и весело спрашивают: мол, вы же все запрещенные штучки вынули? Ну и хорошо, проходите.
Это не раздолбайство. Они нам доверяют и понимают, что мы не будем нарушать правила и портить доверительные отношения между тюрьмой и нашей организацией, строившиеся годами. И это очень сложно объяснить моим русскоязычным клиентам, которые отказываются понимать, почему я «не могла просто принести табак».
После досмотра обычно я прохожу в отдельный вагончик и жду, когда меня заберет оттуда кто-то из сотрудников тюрьмы и отведет в нужный мне дом. Но с недавнего времени у нас послабление: Даниэле разрешили брать на проходной ключ. Большой кованый ключ, который отпирает все тюремные двери. Его на проходной выдают в обмен на паспорт. С ним мы можем передвигаться по всей территории совершенно самостоятельно.
Обычно мы приходим на пост дежурных и говорим, с кем из заключенных хотим поговорить. Нас провожают в комнату для переговоров и вызывают клиента по громкой связи: «Господин Иванов, на центральную, пожалуйста!»
Однажды, во втором доме — самом суровом отделении Тегеля — вышло смешно. Мы пригласили клиента, чеченского наркодилера, и сели в переговорную ждать. По старинному зданию разливался громкоговоритель: «Герр Магомедов, вас ожидают!» Через 20 минут вместо нашего чеченца пришел дежурный с наручниками и обескураженно извинился: мол, ваш Магомедов пропал, нигде его не можем найти.
И нет, наш клиент не совершил замысловатый побег. На следующей консультации он очень смеялся: «Ну что ж за бестолковые менты тут! Ну я же либо у себя в камере, либо у друга!» Вскоре Магомедов, кстати, оказался в ШИЗО, где мы тоже можем консультировать. На встречу пришел довольный как слон: говорит, за пару дней в ШИЗО сделал месячный оборот от продажи героина. И подмигнул мне: «Немцы не догоняют, что я не лох, а профессиональный дилер».
В переговорной комнате мы остаемся с клиентом один на один. Внутри есть тревожная кнопка, но за 12 лет работы Даниэла ею ни разу не воспользовалась.
Если произошла нештатная ситуация, по всей тюрьме объявляют тревогу («Аларм»). Это случается, например, в случае массовой драки или суицида. Тогда начинает выть сигнализация и всех — и посетителей, и заключенных — запирают на ключ в тех помещениях, где они на этот момент находятся. Самоубийства в Тегеле, надо сказать, совершаются достаточно регулярно и обычно воспринимаются другими сидельцами очень тяжело.
В стенах СИЗО в Моабите легко потеряться. Это старинное здание с разветвленными коридорами, где впору снимать кино про средневековых узников. Однажды я долго бродила одна между запертых камер, пытаясь отыскать выход. «Я хотела бы выйти», — спросила я дорогу у наконец попавшегося мне сотрудника. «Выйти тут все хотят!» — радостно загоготал он. Это расхожая шутка в Моабите.
Личное пространство положено каждому
Все камеры в берлинских тюрьмах одиночные, потому что любой человек имеет право на личное пространство. Один мой русскоязычный подопечный никак не мог с этим смириться и не переставал возмущаться «немецкими нелюдями». Он много лет провел в российских зонах, и остаться одному в четырех стенах для него — настоящая пытка.
Специально для таких «социальных» зэков, для которых изоляция хуже смерти, в качестве исключения в СИЗО в Моабите есть несколько двойных камер. Это одноместные комнаты, соединенные дверью, через которую в случае острого приступа одиночества можно попасть к соседу.
Тюремный день начинается рано. После проверки, все ли на месте и живы, заключенные отправляются или на работу, или «на школу». Школа — это курсы немецкого для иностранцев, за учебу на которых полагается стипендия. В школе особенно часто случаются культурные разногласия. «Собрались на уроке одни румыны, турки и болгары и назвали Меркель проституткой. А я им сказал: да если б не она, вы бы тут не сидели!» — кипятился три года назад один мой клиент.
Он же пожаловался на нового учителя: «Ни хрена правила немецкой грамматики объяснить не может. Вот старый был хороший. Жаль, выгнали его — героин проносил».
Каждый день есть также свободное время, когда можно погулять на свежем воздухе, поиграть в настольный теннис или как-то иначе размяться. Это помимо «открытых часов», когда внутри одного корпуса отпирают двери камер и зэки могут ходить друг к другу в гости, вместе смотреть телевизор, играть в шахматы или готовить что-то на тюремной кухне. Также в тюрьмах работают большое количество приходящих организаций и волонтеров, которые устраивают разные занятия — от группы самопомощи для наркозависимых до йоги и игры на гитаре.
Один мой клиент из Беларуси пожаловался, что работы ему пока не дали, а просто так сидеть ужасно скучно. Поэтому он ходит на все занятия, что предлагаются для проведения досуга. Недовольно рассказывает: «Записался на рисование, не понравилась учительница. Она развесила наши рисунки на стене, посадила нас полукругом (как в дурдоме!) и спрашивает, почему я такую высокую траву нарисовал. Да какая тебе, сука, разница? Увидел по телевизору и нарисовал! Бросил рисование, пошел на эрготерапию. Опять не понравилась учительница. Нитки жалеет, бусинки лишней не даст, ножницы у нее под замком. Бросил. Вот завтра пойду на душепопечение на русском языке. Потому что никаких нервов не хватит в этой тюрьме сидеть».
Работать обычно хотят все. Деньги в тюрьме нужны на покупки (есть каталог товаров, в том числе продуктов, по которому можно сделать заказ), на табак и кофе, на аренду телевизора в камере (17 евро в месяц), на уплату долгов (многие сидят за непогашенные штрафы, и, если есть деньги, можно освободиться досрочно), на телефонные звонки. Зарабатывают заключенные катастрофически мало: максимум 16 евро за полный рабочий день. Тому, кто не может работать или ходить в школу, от тюрьмы положены карманные деньги, обычно это около 50 евро в месяц.
За нарушение порядка наказывают. Один мой клиент попался с мобильником (телефоны, конечно, категорически запрещены, но во всех тюрьмах есть. Как и наркотики). Клиента на две недели лишили свободного времени и телевизора. Но это и хорошо, заметил он мне философски, за это время две умные книги прочел.
— Это какие?
— Сонник и словарь тюремного жаргона.
Питание
Вот такое распоряжение я однажды увидела на информационной доске в тюрьме Плётцензее.
«С 01.06.2011 дополнительное питание назначается только после контрольного взвешивания и при весе ниже нормы. Это не распространяется на те добавки к еде, которые рекомендованы по другим медицинским показаниям.
Фруктовые дни предназначены только для снижения веса, при этом в месяц худеть нужно на один килограмм. Для контроля заключенный проходит регулярное взвешивание. Если фруктовые дни не помогают похудеть, их отменяют.
Основанием для этого распоряжения служит ст. 21 УК ФРГ».
Но в целом, если честно, кормят в немецких тюрьмах не очень.
Еду обычно выдают раз в день, что вызывает страшное возмущение у русскоязычных сидельцев. Это что-то горячее и хлеб к завтраку и ужину. Дважды в неделю — молоко и фрукты. Заключенные могут выбрать общее, диетическое или вегетарианское меню, но изысков или разнообразия ждать не приходится. Обед вегетарианца может состоять из картошки с картошкой.
В мужской тюрьме нужна декоративная косметика
Зачастую нам приходится решать и бытовые проблемы, совсем не связанные с ВИЧ.
В тюрьме Плётцензее на консультацию пришла молодая трансгендерная женщина Виктория. По документам и физиологии у нее все еще мужские признаки — поэтому сидит в мужской тюрьме. Ко встрече подготовилась: уложилась (в Москве работала стилистом в салоне), побрила ноги, накрасилась. Пожаловалась, что приходится плевать в засохшую тушь для ресниц, потому что в торговом каталоге в мужской тюрьме нет декоративной косметики.
Даниэла пообещала, что обязательно свяжется с руководством тюрьмы, чтобы решить проблему с покупкой косметики. Потому что в этом случае речь идет не о блажи, а о достоинстве трансперсоны: человеку важно иметь определенные гендерные признаки.
Эта клиентка, кстати, похвалилась, что в тюрьме к ней все — и сотрудники, и сокамерники — прекрасно относятся, что к ней уже приходили из берлинской консультации для трансгендерных людей и пообещали посодействовать в переходе, когда она выйдет на свободу, и что буквально в соседней камере она встретила настоящую любовь, «коренного немца, который готов на ней жениться». А еще — что бабушка из Молдовы спокойно приняла, что внук стал внучкой, и даже будто бы прислала денег, чтобы погасить штраф и выйти из тюрьмы досрочно.
Но я научилась с осторожностью относиться к таким вроде бы милым деталям. Дело в том, что у многих наших клиентов часто есть серьезные психические расстройства. В нашу первую встречу Виктория была в эйфории, а в другие дни уже видела все в черном свете. Исследования показывают, что до 80% заключенных имеют проблемы с психикой — от легких депрессий до серьезных заболеваний.
У Виктории была нетяжелая статья, она быстро вышла на свободу — и сорвалась в первые же часы. У нее случилась героиновая передозировка, конфликт с новыми знакомыми, закончившийся тяжелой дракой и серьезными последствиями от побоев. Вскоре она погибла, не справившись с жизнью на воле.
Другой мой клиент, литовец Юргис — настоящий тюремный авторитет с большими сроками за спиной в советских зонах, жизненными представлениями «по понятиям» и способностью быстро адаптироваться к комфортным условиям берлинской тюрьмы. У него претензия: соцработник отнял гитару и из-за этого он не может закончить новую песню. Юргис спрашивает, не можем ли мы похлопотать насчет гитары. Мы можем: Даниэла говорит, что для тюремщиков важно, чтобы зэки были спокойны, и если человек сидит в камере и занят тем, что тихонечко перебирает струны, — всем только лучше.
Юргис сокрушается: «Дожил! О такой мелочи приходится женщину просить. Был бы на воле — взял бы этого соцработника на ствол и весь разговор!»
Гитару, к слову, вернули.
Тюрьма как возможность жить
Оказывается, не все заключенные в Германии мечтают об освобождении. И некоторых своих клиентов мы очень поддерживаем в том, чтобы задержаться за решеткой подольше.
Во-первых, в холодное время года тюрьма — это возможность ночевать в теплом помещении и регулярно питаться. Многие русскоязычные жители Берлина с ВИЧ и наркозависимостью — первые кандидаты на то, чтобы оказаться в рядах бездомных. Жизнь на улице — это тяжело, а при наличии двух этих тяжелых заболеваний — вдвойне. Бывает, что люди специально осенью совершают какое-нибудь нетяжкое преступление, чтобы перезимовать в камере, — нередкая история для Берлина.
Во-вторых, это возможность получать лечение. Многие русскоговорящие берлинские зэки находятся в Германии нелегально. А значит, на воле у них нет медицинской страховки. Зато есть ВИЧ, при котором необходимо всю жизнь регулярно, без перерывов (это важно!) принимать таблетки. Есть наркозависимость, как правило опиоидная, — справиться с ней можно, получая у врача заместительную терапию. Есть гепатит С, который можно вылечить, — но стоит это примерно 40 тысяч евро. Если человек с гепатитом С оказался за решеткой — можно считать, вытянул счастливый билет. В тюремной больнице проводят эту терапию и перенимают расходы на нее.
В-третьих, это возможность задержаться в Германии. Правда, раньше Berliner AIDS-Hilfe было проще отстаивать своих русскоязычных клиентов, которым грозила депортация. Аргументы о том, что в странах исхода нет хорошего лечения или что людей с ВИЧ стигматизируют, были действенными. В последние несколько лет миграционная политика изменилась, и немецкие власти стараются избавляться от приезжих с судимостью. Иногда это очень грустно. Помню, как мы отправляли домой клиента Андрея — со СПИДом, онкологическим заболеванием (они часто развиваются, когда ВИЧ запущен), тяжелой наркозависимостью, совершенно поломанной психикой, со шрамами на венах после попыток суицида и при этом все же с большим добрым сердцем. Ему не разрешили остаться в ФРГ по гуманитарным основаниям, и было понятно, что в своей родной стране он едва ли переживет первый этап.
Кстати, тюремные врачи с пониманием относятся к тем, кому грозит депортация в не очень благополучные с точки зрения медобеспечения страны, и по возможности дают таким заключенным на первое время лекарства с собой.
Вышеупомянутый авторитет Юргис захотел уехать домой сам. Отсидев две трети срока, можно отмотать остаток на родине. Немецкая тюрьма, по сравнению с литовской, санаторий, говорил он, но в Литве старенькая мама. На последней встрече бывалый сиделец рассказал мне о своих приготовлениях: «Так, чемодан у меня большой. Положу плед, на него плазменный телевизор из камеры, а сверху пуховик — так что не разобьется! Кофе купил, суботекс (препарат заместительной терапии при опиоидной зависимости) на два месяца накопил, а то на кумарах я там не высижу. АРТ мне выдали. И главное, сделал прививку от гриппа — а то еще простынешь, не дай бог, на этапе!»
В-четвертых — и это идеальный вариант, но так тоже бывает! — тюрьма может дать шанс встать на ноги. Там можно выучить немецкий (во всех тюрьмах проходят курсы для зэков-иностранцев) или обучиться какой-то профессии. И некоторые клиенты на самом деле сумели этим шансом воспользоваться.
